Черное эхо - Страница 77

– Я люблю спагетти.

– Именно это мы и будем есть. В воскресенье я приготовила большую кастрюлю соуса. Мне нравится проводить весь день на кухне, не думая ни о чем другом. Я считаю это хорошей антистрессовой терапией. Так вот, этот соус никак не кончается. Мне только и требовалось, что подогреть его и сварить макароны.

Босх отпил из своего бокала и еще раз обвел взглядом комнату. Он так и не присел, но чувствовал себя очень комфортно рядом с Элинор. На лице его играла улыбка. Он кивнул в сторону висевшей на стене картины Хоппера.

– Мне нравится эта вещь. Но к чему здесь такая мрачность?

Она посмотрела на репродукцию и изогнула бровь, как если бы впервые задумалась над этим вопросом.

– Сама не знаю, – сказала она. – Мне всегда нравилась эта картина. Что-то в ней меня забирает. Женщина на картине – с мужчиной. Стало быть, это не я. Значит, если кто-то и похож там на меня, то это тот мужчина с чашкой кофе. Сидящий в полном одиночестве и словно наблюдающий тех двоих, что вместе.

– Я однажды видел ее в Чикаго, – сказал Босх. – Оригинал. Я выезжал туда на экстрадицию, и нужно было убить примерно час до того времени, когда можно будет забрать арестованного. Поэтому я пошел в Чикагский художественный институт, и там висела эта картина. Я целый час провел, глазея на нее. Вы правы – есть в ней что-то такое. Я уже даже не помню, что это было за расследование и кого я должен был сюда доставить. Но помню эту картину.

Они сидели за столом и болтали почти час уже после того, как спагетти были съедены. Элинор опять говорила о своем брате и о том, как трудно ей преодолеть гнев и боль потери. Прошло уже восемнадцать лет, а она все еще не может с этим справиться. Босх сказал, что он тоже до конца не справился с пережитым. Ему до сих пор порой снятся туннели, однако еще чаще вместо этого приходится бороться с бессонницей. Он рассказал ей, в каком смятении пребывал, когда вернулся, какой сумбур царил в голове, как тонка была грань между добром и злом, и надо было сделать между ними выбор. Выбор между тем, чем впоследствии занялся он, и тем, к чему склонился Медоуз. А могло выйти и наоборот, заметил он, и она кивнула – кажется, и впрямь хорошо понимая, насколько это верно.

Потом Уиш стала расспрашивать о деле Кукольника и об изгнании Босха из отдела ограблений и убийств полиции Лос-Анджелеса. Это было больше, чем просто любопытство. Он чувствовал: вместе с его рассказом ей передается что-то важное. Она принимала в отношении него какое-то решение.

– Думаю, в общих чертах дело вам известно, – начал он. – Кто-то душил женщин, проституток главным образом, а затем размалевывал их лица косметикой. Белил лицо, помадой рисовал губы, густо румянил щеки, черным карандашом обводил глаза. Всякий раз одно и то же. Кроме того, купал их тела в ванне. Но нам никогда не казалось, что он проделывал это затем, чтобы превратить их в кукол. Просто раз один придурок – кажется, это был парень по имени Сакаи, из коронерской службы – ляпнул, что именно грим объединяет все эти преступления. Потом этот кукольный антураж и эта кликуха – Кукольник – появились и начали обыгрываться в прессе. Мне кажется, первым запустил прозвище Четвертый канал. А от них оно уже пошло распространяться дальше. По мне, так это скорее смахивало на работу похоронного бюро. Но проблема была в том, что мы плохо продвигались в расследовании. Мы не могли наложить лапу на этого парня, пока число его жертв не перевалило на второй десяток. Маловато было материальных улик. Все жертвы были выброшены в произвольных местах, по всему Вест-Сайду. По найденным на двух трупах волокнам мы определили, что тот тип, очевидно, носил парик или какую-то еще маскировку в виде волос: фальшивую бороду и так далее. Что касается тех женщин, которых он снимал с панели, то нам удалось, например, установить время и место их встречи с последним клиентом. Мы обошли все мотели, где номера сдаются за почасовую оплату, но так ничего и не добились. Тогда мы сообразили, что парень снимал их, сам находясь в машине, а затем куда-то отвозил – возможно, к себе домой или в какое-то тихое, безопасное место. Оно было у него чем-то вроде обитой войлоком палаты в психушке, где он мог без помех расправляться со своими жертвами. Мы начали наблюдать за бульваром Санта-Моника и другими горячими точками, где работают проститутки, и успели распугать, наверное, сотни три парочек, пока наконец нам не улыбнулась удача. Как-то раз под утро в нашу специально созданную оперативную группу поступает звонок от проститутки по имени Дикси Маккуин. Она говорит, что только что вырвалась из лап Кукольника, и спрашивает: положено ли ей вознаграждение, если она отдаст его в руки правосудия? Ну, надо сказать, мы такие звонки получали каждую неделю. Я хочу сказать, что если имеется одиннадцать убийств, то изо всех щелей начинают выползать свидетели с уликами, которые на поверку оказываются и не уликами вовсе. Просто город был охвачен паникой.

– Да, я помню, – сказала Уиш.

– Но с Дикси все было по-другому. Я дежурил в тот день в опергруппе в ночную смену и как раз принял этот звонок. Я поехал и побеседовал с ней. Она рассказала, что клиент, которого она подцепила в Голливуде, возле улицы Спароу, ну, вы знаете, рядом с Домом саентологии, отвез ее в Сильвер-Лейк, в некое помещение над гаражом. Она сказала, что, пока парень раздевался, ей понадобилось в туалет. И вот, пока она там сидела, решила заглянуть в шкафчик под раковиной – видимо, проверить, нет ли чего подходящего спереть. И вдруг видит эти флакончики, тюбики и всю прочую дамскую атрибутику. Глядит она на все это, и в голове у нее начинает складываться картина. Дескать, вот оно что! Должно быть, он и есть тот самый маньяк! Тут она покрывается холодным потом и решает дать деру. Она выходит из ванной, а мужик уже лежит в постели. И она, не помня себя, удирает через парадную дверь. Фокус в том, что мы не давали в печать всю информацию о косметике. Или, точнее, тот паразит, который сливал газетчикам информацию, не все им выкладывал. Видите ли, мы знали, что преступник забирает себе вещи жертв. При убитых находили сумочки, но в них не было никакой косметики – ну, понимаете, ни губной помады, ни пудреницы, ничего такого. Поэтому, когда Дикси рассказала мне о том, что видела в умывальном шкафчике, я навострил уши. Я понял, что она не врет. И вот в этом месте я дал маху. К тому времени как я закончил ее допрашивать, было уже три часа ночи. Все наши оперативники из группы ушли домой. И вот я сижу и думаю: а вдруг тот тип догадается, что Дикси его расколола, и слиняет? Поэтому я поехал туда один. То есть Дикси тоже поехала, чтоб показать мне это место, но потом она осталась сидеть в машине. Когда мы туда приехали, я увидел свет в помещении над гаражом, позади того полуразвалившегося дома у Гипериона. Я вызвал на подмогу патрульную машину, и пока их дожидался, вижу, как в окне промелькнул туда-сюда силуэт этого парня. И что-то подсказывает мне, что он спешно собирается сделать ноги и забрать с собой весь тот хлам из ванной. А у нас после одиннадцати трупов не оставалось никаких улик. Нам позарез нужна была эта дребедень из шкафчика под раковиной. Было еще и другое соображение: а что, если у него там сейчас кто-то есть? Ну, понимаете, замена Дикси. Поэтому я двинул туда. В одиночку. Остальное вы знаете.