Черное эхо - Страница 25

Все снимки были сделаны во Вьетнаме. Подобно фото, найденному в квартире Медоуза, эти тоже были в основном черно-белыми. В те времена в Сайгоне было дешевле проявить черно-белую пленку. На некоторых фото присутствовал и Босх, но большей частью то были снимки, которые он сам делал старой «лейкой», подаренной ему перед отъездом приемным отцом. Со стороны старика то был жест примирения. Он не хотел, чтобы Гарри уезжал, и они воевали по этому поводу. Фотоаппарат был подарен и принят в знак примирения. Но Босх был не из тех, кто по возвращении любил делиться военными воспоминаниями, поэтому фотографии так и остались не разложены и вообще редко вынимались.

Была на снимках одна общая, повторяющаяся из раза в раз тема – улыбающиеся лица и подземные туннели. Почти на каждом были запечатлены солдаты, в дерзких, лихих позах стоящие перед входным отверстием в нору, в которой они, видимо, только что побывали и которую покорили. Непосвященному эти сюжеты показались бы диковинными, быть может, даже захватывающими. Но для Босха они были страшными, как попадавшиеся ему в газетах изображения людей, зажатых в покореженных машинах и ожидающих, когда их вызволят с помощью автогена. Со света божьего в ад кромешный – вот как они называли спуск в лабиринт. Каждая такая вылазка была как черное эхо. Там, внизу, не было ничего, кроме смерти. Но они все равно шли туда.

Босх перевернул потрескавшуюся страницу и наткнулся на глядевшее прямо на него лицо Медоуза. Вне всякого сомнения, этот снимок был сделан через несколько минут после того, который Босх нашел у Билли в квартире. Та же самая группа бойцов. Та же траншея и тот же лаз. Сектор «Эхо», район Ку-Чи. Но Босха на этом групповом портрете не было, потому что он покинул кадр, чтобы сделать снимок. Его «лейка» запечатлела отсутствующий взгляд Медоуза и его пьяную наркотическую усмешку. Бледное восковое, но при этом упругое тело. Фотография сумела ухватить самую сущность Медоуза, подумал Босх. Он вернул снимок на страницу и перешел к следующему. На сей раз в кадре был он сам, и никого больше. Он ясно помнил, как установил камеру на деревянный стол в соломенной хижине, завел таймер и уселся перед объективом. Камера запечатлела его без рубашки, татуировка на сильно загорелом плече освещена падающими из окна лучами солнца. Позади него, но не в фокусе, в застеленном соломой полу хижины, чернел вход в туннель. Туннель являл собой расплывчатую, отвратительную и страшную тьму, похожую на жуткий призрачный рот с картины Эдварда Мунка «Крик».

Глядя на снимок, Босх вспомнил, что это был туннель в селении, которое они называли Тимбук-2. Его последний туннель. На фото он не улыбался. Глубоко запавшие глаза обведены темными кругами. И сейчас, рассматривая фото, Гарри тоже не улыбался. Он держал фотографию обеими руками, рассеянно потирая большими пальцами по краям. Он пялился на фотографию до тех пор, пока усталость и алкоголь не утянули его в сонные воспоминания сродни забытью. Почти в нереальный мир. Босх вспомнил тот последний туннель и вспомнил Билли Медоуза.

* * *

Трое солдат отправились в рейд. Только двое из них вернулись обратно.

Туннель был обнаружен во время рутинной зачистки в маленьком селении сектора «Эхо». У селения не было названия, поэтому солдаты нарекли его Тимбук-2. Подземные ходы обнаруживались повсюду, и «крыс» на все не хватало. Когда в одной из хижин под корзиной с рисом был обнаружен вход в лаз, ротный старшина не захотел ждать, пока приземлится отряд с новыми «крысами». Он хотел поднажать, поскорее провести боевую операцию, но знал, что сначала придется проверить туннель. Поэтому старшина принял самостоятельное решение, как и многие другие на этой войне. Он послал троих людей из тех, что находились у него в подчинении. Троих новичков, пробывших в этой стране всего, наверное, месяца полтора, до чертиков перепуганных. Старшина велел им далеко не углубляться, только заложить заряды и выходить обратно. «Сделайте это быстро, и вы прикроете остальных». Трое необстрелянных солдат, послушных долгу, спустились в дыру. Через полчаса обратно вышли только двое.

Двое вернувшихся рассказали, что их троица разделилась. Туннель разветвлялся на несколько коридоров, и они тоже решили расколоться. Они как раз докладывали об этом старшине, когда послышался грохот и из устья туннеля вырвался огромный выхлоп, сопровождаемый шумом, дымом и пылью. Сдетонировала заложенная взрывчатка С-4. Тут вошел лейтенант их боевой группы и объявил, что они не оставят зону, бросив своего бойца. Отряд ждал весь день, пока улягутся в туннеле дым и пыль, а затем в плане поддержки боевой операции с вертолета были сброшены две «туннельные крысы» – Гарри Босх и Билли Медоуз. «Не имеет значения, жив он или погиб, – сказал им лейтенант. – Вытащите его оттуда. Я не намерен оставлять одного из своих парней в этой дыре. Найдите его и доставьте сюда, чтобы мы могли его пристойно похоронить».

«Мы тоже не любим оставлять там никого из наших», – ответил Медоуз.

После этого Босх и Медоуз спустились в туннель и обнаружили, что главный ход вел к помещению, где стояли корзины с рисом и откуда отходили три других коридора. Два из них были разрушены в результате взрыва. Третий уцелел – тот самый, по которому ушел пропавший солдат. И именно по этому коридору двинулись и они.

Они шли в темноте, изредка пользуясь фонарями. Медоуз был впереди, и так они двигались, пока не достигли тупика. Медоуз потыкал вокруг этого места и в земляном полу обнаружил скрытый люк. Он поддел крышку, и «крысы» перевалились на нижний уровень лабиринта. Медоуз безмолвно указал в одну сторону и пополз туда. Босх знал, что на его долю остается другой коридор. Каждому предстояло с этого момента остаться в одиночестве, если только впереди не поджидали вьетконговцы. Проход, по которому двинулся Босх, представлял собой замысловато вьющийся коридор, в котором было тепло, как в бане. Пахло сыростью и немного выгребной ямой. Он учуял запах пропавшего солдата прежде, чем увидел его. Тот, мертвый, сидел посреди туннеля – ноги вытянуты и расставлены, носки ботинок торчат вверх, – прислоненный к опорному столбу. Кусок проволоки, на дюйм врезаясь в его шею, был обмотан вокруг столба, удерживая тело неподвижно. Опасаясь капкана, Босх не стал его трогать. Он провел лучом фонарика по ране на шее и вниз, по передней части тела, вдоль засохшего кровавого следа. На мертвом была зеленая майка, спереди белой краской было выведено по трафарету его имя. Под кровью на груди можно было разобрать: «Эл Крофтон». В засохшей крови вязли мухи, и у Босха на миг мелькнула мысль: как это они добрались на такую глубину? Он скользнул лучом фонарика вниз, к ногам мертвого солдата, и увидел, что там все было черно от запекшейся крови. Брюки были разодраны, и Крофтон выглядел так, словно его терзал дикий зверь. Глаза Босха начал разъедать заструившийся пот, дыхание сделалось громче и чаще, чем ему бы хотелось. Он тут же осознал это, но понял также и то, что ничего не может с этим поделать. Левая рука Крофтона ладонью вверх лежала на земле. Босх посветил туда и увидел на ней кровавую кучку, в которой опознал половой орган. Он подавил сильнейший рвотный позыв и закрыл рот руками. Это не помогало. Он терял контроль над собой. Он проигрывал. Ему было двадцать лет, и он испугался. Стены туннеля начали давить и наваливаться. Босх откатился от тела, выронив фонарь, луч которого так и остался нацелен на Крофтона. Он пнул ногой земляную стену туннеля и скрючился в позе эмбриона. Пот, заливавший его глаза, сменился слезами. Вскоре все тело Босха начали раздирать рыдания, и казалось, что шум эхом разносится в темноте во всех направлениях – прямиком туда, где сидел и поджидал вьетконговец. Прямиком в ад.